Разговор погружает в контекст — музыкальный, театральный и немного исторический. Например, может ли хореограф органично совмещать с традицией профессионального «пуантного» классического танца элементы актуального искусства для того, чтобы «оживить» балетное наследие?

На самом деле, художник может все. Потому что подлинное, эстетическое удовольствие от балета — это опция, которую хореограф вкладывает в свою идею, работая с художественным смыслом. Максим Севагин тонко чувствует эту грань. Быть молодым художником — значит каждый раз показывать, что ни возраст, ни гендер, ни место жительства, ни что бы там ни было еще не имеют никакого значения. Важны только задумка, опыт и динамика особого порядка, которые, обретая на сцене форму, становятся для зрителя новым откровением.

— Максим, ваша карьера может стать путеводителем для тех, кто занимается хореографией, хочет громко заявить о себе и прийти к головокружительному успеху: премьерам, гастролям, театральным коллаборациям. За последние несколько лет вы поработали с Леонидом Десятниковым и выпустили спектакль в соавторстве с Константином Богомоловым. С кем бы вы еще хотели бы поработать в ближайшее время?

— Мне сложно ответить однозначно — это обширный вопрос, связанный в первую очередь с синтезом в искусстве, когда идея проекта в том, чтобы совместить на одной сцене несколько жанров — драматических, балетных. Мой опыт работы с театральными и драматическими режиссерами очень запоминающийся: и Десятников, и Богомолов — прекрасные профессионалы, люди, с которыми было комфортно взаимодействовать.

Вот у тебя в голове картинка, образ, идея, замысел — и ты начинаешь вдыхать в них жизнь, создавать танцевальный театр. Все хореографические рисунки тесно связаны с пространством, со сценическим оформлением, со светом, с костюмами. В то же время в балете всегда есть место драме. Каждая постановка — это большая история и большой театр.

— Стать художественным руководителем балетной труппы одного из главных театров страны — большой успех и гора работы, над собой в том числе. Вас, наверно, об этом спрашивают часто, но все же: сложно ли было возглавить балет МАМТ и начать руководить коллегами, с которыми бок о бок работали много лет, и при этом оставаться объективным, сохранять внутреннее равновесие?

— Прошло уже больше года, как я нахожусь на этом месте, и за это время я понял, что у меня в принципе больше нет свободного времени. Так бывает, когда с головой уходишь в любимое дело: живешь на износ, что называется — в кредит. Когда-нибудь организм с тебя за это точно спросит. А пока — работаем. Я совмещаю работу руководителя с работой хореографа и при этом сам выхожу на сцену. Например, этой зимой в МАМТ вышла новая версия «Щелкунчика»: это свежая интересная, сложная хореография Юрия Посохова, громкий проект с оригинальным либретто, идею которого Юрий вынашивал долго. И именно меня он хотел видеть на сцене танцующим партию Дроссельмейера.

Что касается взаимодействия с коллективом, мне кажется, оно сложилось. Благодаря тому, что я уже ставил в театре свои постановки, мне не пришлось, что называется, входить в доверие. Наладить контакт с большинством артистов, сотрудниками театра, педагогами, получилось еще тогда, когда я ставил в МАМТ полноформатный спектакль «Ромео и Джульетта». Тогда и наладилась тесная связь с каждым участником большого творческого процесса. Была большая поддержка от моих друзей по балетному цеху.

— В одном из своих интервью вы сказали, что спектакли должны адаптироваться под современные реалии, чтобы не превращаться в музейные экспонаты, а театр — искусство, которое необходимо адаптировать под время, чтобы оно продолжало жить. Как эта работа происходит у вас в МАМТ?

— Когда я об этом говорил, я имел в виду хореографическую и драматическую составляющую нашего балетного наследия — «Лебединого озера», «Баядерки», «Эсмеральды», спектаклей драмбалета, которые были поставлены в середине ХХ века и раньше. Речь не идет о том, чтобы варварски все переделать: современные интерпретации должны оставаться в рамках классических традиций, однако в некоторых эпизодах можно себе позволить более современные приемы танцевальной техники, которая сегодня шагнула далеко вперед. Перемены неизбежны.

Например, во времена, когда многие из классических балетов ставились, никто так высоко не тянул ногу, не делал таких высоких прыжков. Перед артистами тогда стояли другие задачи и все строилось по другому принципу, хореографы работали в «пуантной» технике. Теперь же искусство кардинально изменилось: если сравнить два одинаковых спектакля — тот, что ставят сейчас, и тот, что в середине и конце ХХ века, — вы увидите два разных балета. Некоторые технические элементы того времени сейчас выглядят слишком «олдскульно». Можно было бы на это закрыть глаза, но если мы стараемся сохранить наследие, то деликатно, по чуть-чуть, необходимо что-то изменять, подкручивать. Как в старом, но очень ценном механизме.

Мы стараемся сделать так, чтобы классические спектакли сохранились, ведь эти шедевры прожили сотни лет и стали столпом русской балетной школы, они служат фундаментом, на основе которого создаются все новые балетные произведения, но чтобы их сохранить, нам нужно адаптировать их под современные реалии. Избегать гротескной наигранности, которая раньше считалась уместной в некоторых классических постановках. Если сейчас выступать так же, то мы будем выглядеть на сцене неискренними, игра превратится в буффонаду — и в конечном итоге мы потеряем доверие зрителя.

— Говорят, что удачная постановка — это всегда синтез ритма, движения и живого звучания. Если говорить о синтезе искусств в балете: подходят ли вам, как хореографу, такие эксперименты или драматургия ваших постановок совсем в другом?

— Балет по своей сущности относится к синтетическому искусству: хореографу постоянно приходится сотрудничать с профессионалами из разных сфер и совмещать в своей работе элементы разных направлений и течений. Работа над проектом — это сложный процесс: необходимо учитывать музыкальную партитуру, оформление, костюмы, световую партитуру, однако в этом и её прелесть — она дает огромную возможность для экспериментов.

Представьте: в голове возник художественный замысел — я, как хореограф и режиссер одновременно, делюсь образом и идеей с художником по костюмам. Затем мой замысел проходит еще два уровня обработки: восприятие художником и его воплощение идеи в эскизах.

— На SIRIUS DANCE DAYS солисты МАМТ исполнят ваш «Блум» — неоклассическую постановку на музыку Дворжака, где в абстрактном танце зашифрованы истории любви, эмоции выражаются в оттенках розового цвета, а сам музыкальный театр по-новому отражает хореографическую реальность. Расскажите о создании этой постановки, о вдохновении Баланчиным и о силе двух параллельных миров — мужского и женского.

— Для меня «Блум» — это квадрат вдохновений, он уходит корнями в историю позапрошлого века. Все началось с того, что когда-то давно Дворжак написал свою прекрасную серенаду для струнного оркестра. Потом Чайковский вдохновился этим произведением и создал собственный музыкальный шедевр, на основе которого Баланчин поставил свой балет.

Так вышло, что я с детства любил Баланчина и все, что он создавал. «Блум» я задумал еще тогда, когда учился в академии. Не то чтобы этот спектакль напрямую вдохновлен его творчеством: скорее это некий оммаж, признание великому хореографу.

В «Блуме» я попытался развить тему его «Серенады». Правда, в отличие от Баланчина, в балете которого было очень много девушек и очень мало мужчин, я в своей версии спектакля постарался уравнять это соотношение: так возникло несколько красивых влюбленных пар. Я придумал для них волшебное двоемирие. Вдохновленные музыкой, танцовщики должны ассоциироваться с первыми мгновениями влюбленности, когда нежность к человеку в тебе только зарождается.

«Невыносимая легкость бытия»: мне очень долго хотелось назвать спектакль именно так. Потом пришли образы в светло-розовых, почти пудровых оттенках — розового заката, розовых цветов, розового песка и розовой соли на берегу южного озера. Розовый эфемерный туман — один из главных элементов постановки. Он рассеивается — и девушки исчезают, а мужчины остаются думать, были ли они на самом деле, или это прекрасный сон? «Блум» — это фантасмагория, грань между правдой и вымыслом, вечный вопрос о том, откуда возникает любовь.